...А потом мы выходили на крышу и смотрели на скрывающееся за стоящим напротив домом солнце. Иногда в эту минуту мне становилось грустно. Закат поджигал что-то за этим домом и над его крышей полыхало зарево. Такое же пламя всегда выжигало мою душу изнутри в эти минуты. Я брал ее за руку, привлекал к себе и мы долго целовались, будто сливаясь в единое целое, как шоколадные жених и невеста, плавящиеся на огромном торте под лучами умирающего на ночь солнца.
Если человек не закрывает глаза в момент поцелуя, то ему нельзя верить. Не помню от кого впервые услышал это утверждение. Я всегда закрываю глаза, и по этой теории не могу знать, стоит ли мне верить девушкам. Впрочем, верить ли этой теории я тоже не знаю.
Постепенно становилось прохладнее, сентябрь ясно давал понять, что лето уже можно сказать закончилось, и рассчитывать на теплую ночь это довольно наивно. Хотя, теплые ночи все же удавались - если не по вине погоды, так просто от пылающего закатным пламенем сердца. Когда солнце сменяет походный костер, все жмутся поближе к огню. Так и мы старались быть как можно ближе друг к другу. Все это может звучать слишком пафосно и искусственно, но мне и правда казалось, что я могу согреть ее.
Я любил смотреть в ее глаза, а еще больше - поймать ее взгляд, когда она заглядывала в мои. Ее глаза всегда отражали чистое небо - в любую погоду. Ночью оно как и положено темнело. Я никогда не видел в ее глазах чего-то яркого - будь то радости, или напротив гнева. Когда мы были рядом, в них всегда было спокойствие, умиротворение. Даже в постели она всегда оставалась мягкой и податливой, эмоции выдавало только учащенное дыхание и расширенные зрачки - словно на ясном небе Луна закрыла собой солнце. Часто она говорила мне, что я слишком похож на нее. "Там, внутри" - она мягко касалась моей груди кончиками пальцев, - "в твоей душе так же спокойно и пусто. Поэтому мне хорошо с тобой". Я не напоминал ей о жизни вокруг, мне и самому не хотелось думать обо всех этих вещах с одного момента. Такие моменты всегда являются переломными для тех, кому выпали главные роли, для тех, чьи спички оказались короче.
Когда она все же думала об этой сломанной спичке, по спокойному небу пробегали почти невидимые облачка тоски. В такие моменты мне особенно хотелось быть ближе, нам нужно быть ближе друг к другу когда приходит тоска. В это время, когда погаснет походный костер, а солнце все еще где-то за горизонтом, наступает самое долгое и спокойное безумие. Рано или поздно устаешь обманывать себя, презирать счастливых людей вокруг, стараться не замечать жизнь. Презрение оказывается завистью, жизнь врывается в мысли подобно насыщенному кислородом воздуху из аппарата искусственного дыхания, наполняющему ослабевшие легкие. Собой остается только обман.
Мы не часто спрашивали друг друга о чем-то. Но один из вопросов всегда висел где-то над нами, и подначивал нас его озвучить. Когда она делала это, тихо произнося: "Ты боишься?", мне было проще поцеловать ее, лишив и себя и ее возможности говорить хотя бы на минуты, чем ответить на этот вопрос.
Когда внутри тебя бомба - любые часы по близости уже не более чем просто таймер. Монотонное тиканье способно свести с ума, хочется бешено орать, стучать по всему подряд кулаком, делать все что угодно, лишь бы заглушить этот обратный отсчет. Есть такие недуги, которые подобны бомбе. Подобны - не более, эти бомбы никогда не взорвутся сами, они будут медленно отравлять и ломать изнутри. Взорвать ее можно лишь самому. Такому смертнику не нужен мессия - плевать я хотел на этих напыщенных болванов, вещающих о вечности. Нет у меня вечности, как и у нее. У нас есть только этот нервно тикающий таймер и затхлый, бездонный колодец ледяного страха, в который мы так боимся заглядывать.
Ночь проносится быстро - в мыслях, взглядах, прикосновениях. Она кажется сном, от которого просыпаешься в холодном поту. Прохладный утренний ветерок шевелит волосы, словно гладит по голове, стараясь успокоить. Все будет хорошо? Нет, не будет - будет никак. Стоя на самом краю крыши мы смотрим не вниз, наши взгляды устремлены вдаль - туда, где снова рождается солнце. Оно играет бликами в окнах того дома, за которым скрылось вчера. Солнце снова поджигает мое сердце, заставляя его биться в такт всем часам этого мира.
Шаг назад. Еще один. Я сжимаю в руке ее холодные пальцы и смотрю под ноги на закрывающий улицу черный край крыши. Сколько же решимости надо чтобы взорвать бомбу? Какому мессии под силу заставить нас это сделать? И нужно ли? Не знаю.
Она тихо спросит: "Ты боишься?". "Да..." - отвечу я, не поднимая взгляда, словно отяжелевшие за ночь без сна веки не дают этого сделать. И я знаю, что она тоже боится. Мы так привыкли вслушиваться в тиканье таймера, что невозможно представить себя вне этого обратного отсчета. В конце концов, часы тикают для всех, просто чьи-то спички будут гореть дольше.
Не знаю сколько еще раз придется подойти к краю пропасти с безразличием в глазах, и сколько еще шагов назад будет сделано. Знаю только, что это путь через всю нашу жизнь - от заката и до рассвета.
Если человек не закрывает глаза в момент поцелуя, то ему нельзя верить. Не помню от кого впервые услышал это утверждение. Я всегда закрываю глаза, и по этой теории не могу знать, стоит ли мне верить девушкам. Впрочем, верить ли этой теории я тоже не знаю.
Постепенно становилось прохладнее, сентябрь ясно давал понять, что лето уже можно сказать закончилось, и рассчитывать на теплую ночь это довольно наивно. Хотя, теплые ночи все же удавались - если не по вине погоды, так просто от пылающего закатным пламенем сердца. Когда солнце сменяет походный костер, все жмутся поближе к огню. Так и мы старались быть как можно ближе друг к другу. Все это может звучать слишком пафосно и искусственно, но мне и правда казалось, что я могу согреть ее.
Я любил смотреть в ее глаза, а еще больше - поймать ее взгляд, когда она заглядывала в мои. Ее глаза всегда отражали чистое небо - в любую погоду. Ночью оно как и положено темнело. Я никогда не видел в ее глазах чего-то яркого - будь то радости, или напротив гнева. Когда мы были рядом, в них всегда было спокойствие, умиротворение. Даже в постели она всегда оставалась мягкой и податливой, эмоции выдавало только учащенное дыхание и расширенные зрачки - словно на ясном небе Луна закрыла собой солнце. Часто она говорила мне, что я слишком похож на нее. "Там, внутри" - она мягко касалась моей груди кончиками пальцев, - "в твоей душе так же спокойно и пусто. Поэтому мне хорошо с тобой". Я не напоминал ей о жизни вокруг, мне и самому не хотелось думать обо всех этих вещах с одного момента. Такие моменты всегда являются переломными для тех, кому выпали главные роли, для тех, чьи спички оказались короче.
Когда она все же думала об этой сломанной спичке, по спокойному небу пробегали почти невидимые облачка тоски. В такие моменты мне особенно хотелось быть ближе, нам нужно быть ближе друг к другу когда приходит тоска. В это время, когда погаснет походный костер, а солнце все еще где-то за горизонтом, наступает самое долгое и спокойное безумие. Рано или поздно устаешь обманывать себя, презирать счастливых людей вокруг, стараться не замечать жизнь. Презрение оказывается завистью, жизнь врывается в мысли подобно насыщенному кислородом воздуху из аппарата искусственного дыхания, наполняющему ослабевшие легкие. Собой остается только обман.
Мы не часто спрашивали друг друга о чем-то. Но один из вопросов всегда висел где-то над нами, и подначивал нас его озвучить. Когда она делала это, тихо произнося: "Ты боишься?", мне было проще поцеловать ее, лишив и себя и ее возможности говорить хотя бы на минуты, чем ответить на этот вопрос.
Когда внутри тебя бомба - любые часы по близости уже не более чем просто таймер. Монотонное тиканье способно свести с ума, хочется бешено орать, стучать по всему подряд кулаком, делать все что угодно, лишь бы заглушить этот обратный отсчет. Есть такие недуги, которые подобны бомбе. Подобны - не более, эти бомбы никогда не взорвутся сами, они будут медленно отравлять и ломать изнутри. Взорвать ее можно лишь самому. Такому смертнику не нужен мессия - плевать я хотел на этих напыщенных болванов, вещающих о вечности. Нет у меня вечности, как и у нее. У нас есть только этот нервно тикающий таймер и затхлый, бездонный колодец ледяного страха, в который мы так боимся заглядывать.
Ночь проносится быстро - в мыслях, взглядах, прикосновениях. Она кажется сном, от которого просыпаешься в холодном поту. Прохладный утренний ветерок шевелит волосы, словно гладит по голове, стараясь успокоить. Все будет хорошо? Нет, не будет - будет никак. Стоя на самом краю крыши мы смотрим не вниз, наши взгляды устремлены вдаль - туда, где снова рождается солнце. Оно играет бликами в окнах того дома, за которым скрылось вчера. Солнце снова поджигает мое сердце, заставляя его биться в такт всем часам этого мира.
Шаг назад. Еще один. Я сжимаю в руке ее холодные пальцы и смотрю под ноги на закрывающий улицу черный край крыши. Сколько же решимости надо чтобы взорвать бомбу? Какому мессии под силу заставить нас это сделать? И нужно ли? Не знаю.
Она тихо спросит: "Ты боишься?". "Да..." - отвечу я, не поднимая взгляда, словно отяжелевшие за ночь без сна веки не дают этого сделать. И я знаю, что она тоже боится. Мы так привыкли вслушиваться в тиканье таймера, что невозможно представить себя вне этого обратного отсчета. В конце концов, часы тикают для всех, просто чьи-то спички будут гореть дольше.
Не знаю сколько еще раз придется подойти к краю пропасти с безразличием в глазах, и сколько еще шагов назад будет сделано. Знаю только, что это путь через всю нашу жизнь - от заката и до рассвета.